Империя свободы. История ранней республики, 1789-1815 - Gordon S. Wood
Большинство политических лидеров уже знали, что лучше не называть народ дураками, по крайней мере публично, и Финдли увидел свой шанс сбить Брекенриджа с толку. Он написал о выступлении Брекенриджа в "Питтсбургской газете" и обвинил его в предательстве народного доверия, когда тот проголосовал против сертификатов штата. Вполне нормально, саркастически сказал Финдли, что представитель может изменить свое мнение, если он не просил и не ожидал получить эту должность, "что обычно бывает со скромными, незаинтересованными людьми". Но для такого человека, как Брекенридж, который открыто добивался должности и давал предвыборные обещания, изменить свое мнение могло вызвать только "возмущение" и "презрение" народа.
Брекенридж тщетно пытался ответить. Он пытался оправдать свою смену голоса на классических республиканских основаниях, что народ не может знать о "сложных, запутанных и вовлеченных" проблемах и интересах, связанных с законотворчеством. Только образованная элита в ассамблее, говорил Брекенридж, обладала "способностью четко различать интересы государства".23
Но чем больше Брекенридж пытался объяснить, тем хуже становилось его положение, и он так и не смог полностью оправиться от нападок Финдли. Они снова скрестили шпаги на выборах в ратификационный конвент штата в 1788 году, и Брекенридж, будучи убежденным федералистом, проиграл антифедералисту Финдли. После этого Брекенридж на время оставил политику и воплотил свое разочарование в превращениях американской демократии в свой комический шедевр "Современное рыцарство".
В этом бессвязном пикарескном романе, написанном по частям в период с 1792 по 1815 год, Брекенридж выплеснул весь свой гнев на социальные перемены, происходящие в Америке. Его героем и выразителем мысли в романе стал классик ("его идеи черпались в основном из того, что можно назвать старой школой; греческие и римские представления о вещах"). Ничто не было глупее, заявлял его классический герой, чем возведение народом в государственные должности невежественных и неквалифицированных людей - ткачей, пивоваров и трактирщиков. "Подняться из подвала в сенатский дом было бы неестественным подъемом. Переходить от подсчета ниток и их подгонки к расщеплению тростника к регулированию финансов правительства было бы нелепо; в этом деле нет никакого соответствия. . . . Это было бы возвращением к прежнему порядку вещей".
Это "зло, когда люди стремятся занять должность, для которой они не подходят", стало "великой моралью" романа Брекенриджа. Однако именно потому, что он сам был продуктом социальной мобильности, Брекенридж никогда не терял веры в республиканство и не принимал полностью веру федералистов в социальную иерархию.
Пытаясь придать происходящему наилучшее выражение, Брекенридж заставил персонажа своего рассказа - фокусника - объяснить, что "в каждом правительстве есть патрицианское сословие, против которого, естественно, воюет дух толпы: Отсюда вечная война: аристократы пытаются ущемлять народ, а народ пытается ущемлять себя. И это правильно, - сказал фокусник, - ведь благодаря такому брожению дух демократии сохраняется". Поскольку, казалось, никто ничего не мог поделать с этой "вечной войной", Брекенриджу пришлось смириться с тем, что "простые люди больше склонны доверять представителям своего класса, чем тем, кто может казаться выше их". В конце концов, не в силах отречься от народа и убежденный в том, что "представители должны поддаваться предрассудкам своих избирателей даже вопреки собственным суждениям", Брекенридж стал умеренным джефферсоновским республиканцем.24
Такие федералисты, как Роберт Моррис и Джеймс Уилсон, не были столь снисходительны к духу демократии, как оказался Брекенридж, а поскольку они выставляли напоказ свое патрицианское превосходство в большей степени, чем Брекенридж, Финдли был еще более решительно настроен сбить их с их высоких лошадей. Во время дебатов о повторном учреждении Североамериканского банка в ассамблее Пенсильвании в 1786 году Финдли обвинил Морриса в том, что тот имеет корыстный интерес в банке и использует его для приобретения богатства для себя. Сторонники банка были его директорами или акционерами и поэтому не имели права утверждать, что они беспристрастные судьи, решающие только то, что хорошо для штата.
Однако Финдли и его товарищи, выступавшие против банка на Западе, не стремились зарекомендовать себя бескорыстными политиками. Все, чего они хотели, - это больше не слышать надуманных патрицианских речей о добродетели и бескорыстии. Они не возражали против того, чтобы Моррис и другие акционеры были заинтересованы в повторном аккредитовании банка. "Любой другой в их ситуации... поступил бы так же, как они". Моррис и другие законодатели, выступающие за банк, - сказал Финдли, - "имеют право отстаивать свою собственную позицию в этом доме". Но тогда они не смогут протестовать, когда другие поймут, "что это их собственное дело, которое они отстаивают; и отдавать должное их мнению, и думать об их голосах соответственно". Действительно, сказал Финдли в одном из самых замечательных предвидений современной политики, сделанных в этот период, такое открытое продвижение интересов обещало положить конец тому, что он теперь считал архаичной идеей, что политические представители должны просто стоять, а не баллотироваться на выборах. Когда у кандидата в законодательные органы "есть собственное дело, которое он может отстаивать", - говорил Финдли, - "интерес будет диктовать уместность агитации за место".
Этим простым замечанием Финдли бросил вызов всей классической традиции бескорыстного общественного лидерства и выдвинул обоснование конкурентной демократической политики, основанной на интересах, которое никогда не было превзойдено; это было обоснование, которое стало доминирующим в реальности, если не исповедуемым стандартом американской политики. Такая концепция политики означала, что политически амбициозные люди среднего достатка, такие как Финдли, с интересами и делами, которые нужно продвигать, теперь могли законно баллотироваться и конкурировать за выборные должности. Таким образом, эти политики становились тем, чего больше всего опасался Мэдисон в "Федералисте № 10" - партиями, которые в то же время были судьями в своих собственных делах. Благодаря таким простым обменам традиционная политическая культура постепенно трансформировалась.25
Стычка Финдли с Джеймсом Уилсоном, шотландским выпускником Сент-Эндрюса, произошла на ратификационном съезде в Пенсильвании. Финдли считал, что Уилсон и другие благовоспитанные сторонники Конституции думают, что они "рождены из другой расы, чем остальные сыны человеческие", и "способны замышлять и совершать великие дела".26 Но он знал лучше, и его глубоко возмущало пренебрежительное отношение к
